Моим гидом по мемориалу памяти жертв Холокоста
Яд-ва-Шем был один из крупнейших переводчиков с иврита, профессор
русского языка и литературы Еврейского университета в Иерусалиме Виктор
Радуцкий. Мы познакомились с ним еще в Киеве, на одной из книжных
ярмарок. С тех пор много лет переписывались.
После посещения Яд-ва-Шем, у нормального человека происходит заметный
«сбой» мировосприятия и паралич всех рецепторов радости. Из лабиринтов
ужаса ты выходишь, раздавленный беззащитностью человека перед глазом
Ненависти. Может быть, именно из-за этого
после шестичасового блуждания «адом прошлого», отраженного в этом
комплексе, растроганный, как и я, профессор отвез меня в зеленую зону
Иерусалима — Земельный фонд: мое состояние тогда реально требовало
вмешательства врачей…
И вот там, посреди шума сосен, находится могила всемирно известного
пианиста Артура Рубинштейна. В форме… пианино. Ходишь ли, сидишь ли —
на белых клавишах — и чудо… Думаешь не о смерти — думаешь о жизни…
На удивительной белой могиле Рубинштейна мы впервые и заговорили
с Виктором об одном из любимых моих писателей современности — Амосе Озе.
Напомню: это современный израильский классик, главный претендент
на Нобелевскую премию 2009 года. Он участник арабо-израильских войн
1967, 1973 гг. А позже — деятель антивоенного движения за мир между
двумя народами. Профессор университета Бен-Гуриона в Бэер-Шеви. Его
произведения переведены на 38 языков мира. Он награжден президентом
Франции орденом Почетного легиона. Лауреат премии Израиля по литературе,
премии Гете, премии им. Бялика. Его роман «Мой Михаэль», по версии
международной ассоциации издателей, вошел в список ста лучших романов
ХХ века. И именно Озу принадлежат эти слова: «Даже вынужденная
оккупация — это развращающая оккупация…».
Итак, получилось, что мой гид Виктор и является тем самым замечательным
переводчиком, благодаря которому Амос Оз близок к русскоязычному
читателю.
С тех пор, при посредничестве профессора Радуцкого, многое узнаем друг о друге из писем — я об Озе, а он — кое-что обо мне… Например, когда в январе этого года милицейское ведомство Могилева получило директиву украинской прокуратуры «познакомиться» с моим творчеством,
реакция Амоса Оза была мгновенной. Он был взволнован ненормальностью
этой ситуации, и спрашивал, чем может помочь, даже предлагал приют…
Тогда же и выразил желание пообщаться во время моей очередной поездки
в Иерусалим. К счастью, это приглашение остается актуальным… Но на одно
из моих писем, которое вышло за рамки разговоров только о литературе,
Амос Оз ответил достаточно подробно, хотя и с некоторым опозданием.
Просто он не знал, какой своевременной и актуальной может быть весточка
от него: моя следующая книжка называется «Армагеддон уже пришел».
Итак, эпистолярий…
***
«Прошло немало времени с того дня, когда я получил Ваше чудесное
письмо, согревшее мое сердце. Я сожалею, что ответ мой несколько
запоздал, я был погружен в написание книги (на языке моих домашних —
«наглухо закрыться в подлодке»), поэтому мне не удавалось отвечать
на письма в течение весьма длительного времени.
Виктор Радуцкий, дорогой мой друг и прекрасный переводчик моих книг
на русский, много рассказавший и о Вас, и о Ваших книгах, сидит рядом
и записывает слова мои на магнитофон…».
Воистину у меня есть украинские корни. Отец мой родился в Одессе,
а мама — в Ровно. Во все дни моего детства я слышал множество рассказов
об Украине — о ее полях, бескрайних просторах, о ее степях, о суровых
зимах, о цветущих веснах, о чудесном лете…
Потом в мою жизнь вошел Николай Гоголь,
его описания Украины, украинской природы, Днепра, запорожских казаков,
обитателей хуторов и поместий. Н.Гоголя я уже читал, разумеется,
на иврите, как «своего»: у меня с ним была «общая» страна — Украина…
А теперь я отвечу на Ваши вопросы.
Вы спрашиваете, воспроизведена ли новейшая история человечества
в современной художественной литературе, мировой и израильской?
Интересен ли современному читателю исторический фон как таковой, или
читателя интересуют только поступки и чувства героев книги вне
исторического фона?
Правда состоит в том, что нельзя разделить, разграничить, оторвать одно
от другого. Ни о чем нельзя написать, не поведав об историческом фоне.
Нет рассказов, происходящих вне времени и вне пространства, исключая
те случаи, когда это было особым замыслом автора.
«Время» и «Место» — неотъемлемые слагаемые любого повествования.
А производными этого «Времени» и этого «Места» являются «Времена» предыдущие и последующие, а также «Места» соседние.
И «Время», и «Место» — в широком смысле этих понятий — непременно присутствуют в любом повествовании.
Интересен Ваш вопрос об исторических обидах отдельных народов или
отдельного человека: насколько возможно преодоление, прощение таких обид
посредством искусства?
Я полагаю, что это вполне возможно, но до определенной степени. Наша
возможность прощать отнюдь не беспредельна. И я всегда провожу четкую
грань между «простить» и «забыть». «Простить» — это одно, но «забыть» —
это совершенно иное.
«Простить» — мы ДОЛЖНЫ, а вот «забыть» — нам категорически ЗАПРЕЩЕНО.
Если забудем, то потеряем и наше прошлое, и нашу личностную
самоидентификацию. Вы ведь помните: «Если я забуду тебя, Иерусалим,
забудь меня, десница моя». (Мой друг Виктор напоминает мне, что Псалом,
из которого я привожу эти известные всему миру строки, блистательно
перепел украинский национальный поэт Тарас Шевченко.)
Но одно обстоятельство в судьбе и истории моего народа, как мне
видится, несомненно: евреев, моих современников и ровесников, жизнь
щедро наградила и тем, что никогда не следует забывать, и тем, что, быть
может, надо простить.
Боль и страдания, вынесенные поколением моих родителей и в Вашей
стране, уважаемая Мария, и в других странах, что причинили многие
народы, навсегда врезалась в народную память. Ни стереть это,
ни забыть — невозможно.
Но надо устремить взор к будущему.
Попытаться увидеть наше «Завтра».
Постараться понять, смогут ли беды и горести, пережитые «Вчера»,
обеспечить нам лучшее взаимопонимание в наступающем «Завтра», чтобы
не возвращаться к тому, что делали мы в прошлом. В это я верю.
Верю, что исторические обиды — то ли целых народов, то ли отдельно взятого человека — всегда были и будут темой для литературы.
Но врачует ли литература обиды?
На этот счет есть разные мнения, но лично я склонен думать, что
литература способствует тем, кто сам для себя решил превозмочь свои
обиды.
Вы спрашиваете, есть ли в модной ныне мировой литературе психологизм
в достаточной мере. Не отстает ли литература, не отстают ли писатели
в освоении проблем психологии человека ХХІ века?
Это заставило меня задуматься.
Но, говоря по правде, невозможно дать определенный ответ на Ваш вопрос,
потому что литература — она многогранна, это огромнейший корпус
текстов, богатый всевозможными оттенками, и нельзя дать только один
ответ, который смог бы охватить все, что происходит в мировой
литературе, или, к примеру, только в литературе израильской.
Явления, происходящие в мировой литературе, — кстати, не исключая
и нашу израильскую литературу, — чрезвычайно обширны, глубоки,
разнообразны, порою — полярны!
Но я убежден, что литература — это универсальный, бесконечный
человеческий опыт во всех обширных и глубоких смыслах этого слова!
Литература — это попытка понять наши глубины, понять, откуда мы пришли
и куда мы идем, понять, что случилось с нами, что мы пережили и что
пережитое сотворило с нами. И наша попытка понять, осознать базируется,
по-моему, и на чувстве сострадания, и на известной доле юмора, но,
главное, — и сверх всего(!) — на подлинной любознательности,
на любопытстве в лучшем смысле этого слова, на пытливом стремлении
познать истину.
Верю, что любознательность, пытливость — это, прежде всего, качества
моральные. Я верю, что человек любознательный, пытливый, несомненно,
отличен от того человека, который этими качествами не обладает.
Я верю, что человек любознательный, пытливый задает себе вопрос: «Что
бы я делал, окажись на ЕГО месте? Как бы я поступил, оказавшись
в ситуации, в которой оказалась ОНА?»
Подобные вопросы — верный путь к тому, что человек, их задающий,
научится понимать ближнего своего, отнесется к нему с большей симпатией.
Вот почему я считаю, что любознательность, пытливость — моральные
качества.
Вы спрашиваете о влиянии научно-технического прогресса на личность;
говорите, что, по-вашему, это влияние разрушительно, что технический —
технологический прогресс чрезвычайно губительно действует на личность
человека…
Не совсем могу согласиться с Вами, хотя разделяю Ваши опасения
по поводу губительного воздействия на человеческую личность определенных
аспектов технического — технологического прогресса.
Технология — это инструмент. И все зависит от того, что с этой
технологией делают, в чьих руках она находится. Я не думаю, что
у технологии, как таковой, есть разрушительное влияние на людей.
Разрушительные силы были в руках человека и до эпохи развитых
технологий. Жестокость была в руках людских до того, как мир овладел
теми технологиями, которые Вы считаете разрушительными.
Безудержная дикость порою проявлялась человеком, державшим в руках
дубинку, а не клавиатуру компьютера. И все это существовало в мире, как
неотъемлемая слагающая человеческого бытия, — задолго до того, как
были открыты самые невероятные, потрясающие технологии, давшие в руки
смертоносное оружие, совершенствующееся с каждым годом.
Но силы, которые мы должны понять, познать и обуздать, — это силы Зла,
которые есть в нас самих, силы Зла, гнездящиеся в сердце человека,
и от всплеска этих сил никто не застрахован.
Арена борьбы между Добром и Злом — наши сердца.
Добро никогда не станет ссылаться на Зло, утверждая свою правоту. А вот
Зло, пытаясь оправдать себя, обязательно сошлется на то или иное Добро,
которое будет следствием якобы временного причиненного Зла. Увы,
и Вашему, и моему народам эта позиция Зла известна на жутком личном
опыте, когда во имя вселенского Добра творилось чудовищное Зло. Вот
и в наши дни те, кто, вооружаясь новейшими технологиями, открыто
провозглашают о своем стремлении уничтожить Израиль, уверяют весь мир,
что стремятся к всеобщему Добру.
И все же я верю, что Добро в человеке — непобедимо.
В этом и спасение.
И особая сила литературы — это умение видеть национальную жизнь
и «изнутри» и «извне» одновременно. Видеть национальную жизнь «изнутри»
в самом интимном и интенсивном аспектах, но и видеть ее «извне» — именно
так, как ее видят все остальные.
С юмором, с иронией, порою — с некоторой долей здорового сомнения, с беспощадной самокритикой.
И если все эти компоненты и есть слагающие творчества «серьезного», как
Вы пишете, писателя, то влияние его, безусловно, и просветительское,
и созидательное. И еще никому не повредила беспощадная самокритика.
В нашей ивритской литературе эта традиция существует непреложно еще
со времен библейских и до наших дней.
Этой самокритике всегда сопутствовал юмор, как один из аспектов
самокритики, юмор, помогающий народу выжить в трудные времена,
радующий во времена более спокойные. Здесь, я думаю, и евреи, и украинцы
известны своими достижениями в области юмора, который, как мне кажется,
всесторонне отражает национальный характер…
Вы спрашиваете, актуален ли для меня процесс разрушения моих иллюзий действительностью?
И я отвечу так: несомненно, актуален, так же, как он актуален для
каждого человека. Жизнь — это процесс разрушения иллюзий новых,
пришедших на смену прежних. Наши силы и возможности по взращиванию
иллюзий ничем не уступают напору жизни, которая эти иллюзии и разрушает.
Но стоит рухнуть одной иллюзии, как на ее месте непременно вырастают
новые иллюзии, словно головы дракона, срубленные мечом героя. Такова
она, трагикомическая игра жизни — иллюзии расцветают и рушатся,
расцветают вновь, но вновь рушатся, и процесс этот бесконечен!
Мне бы хотелось побывать в тех местах, где родились мои близкие и…
увидеть их такими, какими они были в дни детства и юности моих родных,
а не такими, какими эти места есть в настоящее время. Сегодня — это
надгробный памятник моим родителям, уже ушедшим из жизни, моим близким,
моей всей разветвленной семье, жившей на украинской земле, тем,
которые растерзаны, убиты там.
Увы, даже самых дальних родственников не осталось у меня в Украине.
Все, кто не прибыли в Эрец Исраэль, как оба моих деда, мои родители,
погибли от рук немецких фашистов и их пособников.
Украина, которую я знаю по многочисленным рассказам моей мамы, уроженки
Ровно, принесшей этот город в Иерусалим, — это огромное кладбище, это,
прежде всего, трагедия моего семейства. Но, конечно, я с интересом
слежу — насколько это для меня возможно! — за тем, что происходит
в Украине. И это не только из любознательности, из сантиментов к стране,
где жила в свое время вся моя семья, но еще из тех надежд, которые, как
мне кажется, свидетельствуют о будущем Украины.
Я верю, что народ Украины пойдет по пути прогресса, он вновь создает себя, в новом независимом государстве.
Мы просто обязаны говорить друг с другом. И чем интенсивнее будет наш диалог, тем лучше сложится жизнь наших детей и внуков.
Вы еще спросили, не кажется ли мне, что конец света — Судный день — уже
пришел к нам, что заполонил он всю землю, а мы — просто действующие
лица в наступившем последнем дне нашей планеты? Ведь та интенсивность,
говорите Вы, с которой люди совершенствуют орудия самоуничтожения, — как
раз и свидетельствует о завершающем этапе Армагеддона.
Глубокоуважаемая Мария! По правде говоря, нет у меня четкого ответа на Ваш емкий, исполненный подлинной тревоги вопрос.
Все зависит от нас: мы можем быть и последними актерами в завершающем
акте, но можем стать и теми, кто сыграет НОВУЮ РОЛЬ в НОВОМ действии.
Все зависит ТОЛЬКО от нас. Я думаю, что ХХ век был самым брутальным
веком за всю историю человечества. Более брутальным, чем эпоха
Чингисхана, чем времена Ганнибала.
Нет другого определения ХХ веку, кроме одного: «Самый брутальный век во всей истории человечества».
ХХІ век только начался, и этот век — арена противостояния двух сил: фанатизма и толерантности.
У фанатизма множество лиц. Есть мусульманский фанатизм, есть фанатизм
христианский и, к сожалению, есть фанатизм иудейский. С фанатизмом можно
столкнуться в любой точке земного шара: есть фанатизм леворадикальный
и фанатизм правоэкстремистский. Есть фанатизм националистический
и фанатизм религиозный.
Я верю, что люди, наделенные чувством юмора, люди любознательные,
считающиеся с окружающими, — такие люди, несомненно, обладают
иммунитетом против фанатизма.
Всем сердцем верю, что мы можем сражаться с фанатизмом и победить его.
Я желаю Вам и всем Вашим многочисленным читателям всего самого-самого доброго…
Примите и мои теплые чувства, мои наилучшие пожелания, которые посылаю
из раскаленного солнцем Арада, моего города в пустыне, в Негеве,
в Израиле.
Амос Оз.
Арад. 2011 год.»
Адреса матеріалу: http://zn.ua/articles/86021
