Мятежная земля

Фото Андрей Товстыженко, ZN.UA

Возможно, во всей Европе найдется не так много стран, в истории которых контраст между внешней терпеливостью, миролюбием народа и его способностью к отчаянному сопротивлению против угнетения был бы настолько очевиден, как в Украине. Итак, рассмотрим причины самых известных «дней гнева» нашего прошлого и попробуем выяснить предпосылки и причины этой «амбивалентности» украинцев.

«Золотое спокойствие» Польши: затишье перед бурей

Десятилетие накануне Хмельнит­чины считается временем «золотого спокойствия» Речи Посполитой. Пос­ле подавления в 1638 г. восстания во главе с Дмитрием Гуней и Яцком (Яко­вом) Остряницей положение на украинских землях, как и во всем госу­дарстве, стабилизировалось. Казац­кие войны и селянские бунты, казалось, остались в прошлом. Экономика государства, благодаря внутренней стабильности, переживала настоящий бум. Во время Тридцатилетней войны (1618—1648), приведшей к опустошению сельскохозяйственных регионов в самом сердце континента и периодическим вспышкам голода, королевство-республика оказалось одним из немногих надежных поставщиков продовольствия. Хлебный экспорт в Ев­ро­пу через Краков и порты Балтии достиг небывалых объемов. Весь этот, с позволения сказать, «рост ВВП», сказочно обогащал тогдашних «олигархов» — магнатов-землевладельцев. Ог­ромные капиталы, получаемые ими от продажи зерна и другого сырья на внешних рынках, тратились на предметы роскоши, шелк, вина... Выручен­ные миллионы практически не вкладывались в реальное развитие хозяйст­ва, не меняли кардинально жизнь народа, материализуясь прежде всего в демонстративном блеске и пышности быта магнатов. Конечно, плодами экономического подъема пользовались и другие сословия, но неравномерность в распределении благ была очевидной.

В большинстве воеводств на этнических украинских землях социальные противоречия усугублялись этно-конфессиональными проблемами. В условиях определенного улучшения благосостояния православные еще острее ощущали свою «второсортность» в католическо-шляхетской «ойчизне». Высшие слои «руського» общества — шляхта и магнаты — пос­тепенно становились католиками и полонизировались, предавая свой народ и веру предков. Православные храмы приходов, не принявших унии с Ри­мом, часто оказывались в руках арендаторов-евреев, которым верующие должны были платить «мзду» за возможность отправлять церковные обряды. Абсолютно бесправными перед произволом польской шляхты чувст­вовали себя даже зажиточные хозяева. Вспомним хотя бы хрестоматийный «наезд» на Б. Хмельницкого, что и толкнуло его на путь вооруженной борьбы.

Носителем национальных традиций и воплощением надежд простого люда в это время становится казачест­во. Польское правительство, понимая это, пытается поставить казаков под свой контроль и максимально ограничить их количество. В течение первой половины XVII в. официальный реестр казацкого сословия неоднократно уменьшается. После каждого подавленного восстания из состава привилегированного реестрового казачества «выписывается» по несколько сотен, а то и тысяч «сабель». Осо­бенно циничным было немотивированное сок­ращение реестра после вой­ны с Турцией 1620—1621 гг. Казаки и показаченные крестьяне, обеспечившие Речи Посполитой победу в Хо­тинской битве, должны были возвращаться домой, зачастую назад в ярмо к хозяевам-шляхтичам. Среди «выписчиков» (изъятых из казацкого сословия) было много ветеранов-калек.

Многие «выписчики» и другие люди, не находившие себе места во все более чужом им государстве, «голосовали ногами», убегая в Запорожье и за московскую границу — в будущую Слобожанщину и донские степи. Этот «большой трек» (по аналогии с миграцией буров под давлением англичан) был едва ли не самой характерной чертой социального развития украинских земель перед Хмельнит­чиной. Наконец, основное направление миграции во многом определило и дальнейший геополитический выбор в пользу Москвы.

Вместе с тем международная обстановка содействовала укреплению казачества. Потребность в квалифицированной военной силе делала казаков неизменными участниками не только всех войн Варшавы против Порты и Москвы, но и многих европейских конфликтов. Украинские «рыцари степи» окончательно осознают свою значимость как весомого фактора на политической арене Речи Посполитой.

К середине XVII в. все украинские сословия — казачество, духовенство, мещанство, даже крестьянство и не­ополяченная часть шляхты, — начинают в той или иной степени ощущать разительное несоответствие между своей духовной, экономической и милитарной ролью и фактическим положением в пределах Польско-Литовс­кого государства. В этой ситуации достаточно было известия о запланированной королем Владиславом IV вой­не с турками и связанное с этим увеличение количества и прав казацкого сословия, чтобы сначала казаки, а потом и другие православные Речи Посполитой взялись за оружие...

Кровавый рассвет Колиивщины

Более чем через сто лет после революции Б.Хмельницкого Украину потрясла еще одна мощная вспышка народного гнева. Колыбелью восстания была южная Киевщина. С наступлением мира после продолжительных военных действий второй полови­ны XVII — начала XVIII в. этот край стремительно возрождался. Польс­кие землевладельцы, которые начали возвращаться в Правобережную Украину, были заинтересованы в скорейшем заселении пустыни, в которую превратились цветущие когда-то земли. Пе­реселенцы получали льготы в виде освобождения от всех повинностей сроком от 15 до 30 лет. При таких услови­ях лесостепное Правобе­режье быстро заселялось выходцами из «крепостных» регионов — Галичи­ны, Волыни, Полесья. С Левобережной Украины возвращалось много бывших жителей Правобережья, согнанных с земель предков постоянными войнами.

Но в 1760-х эти т.н. льготные годы для новопоселенцев приближались к завершению даже на Киевщине, колонизация которой началась совсем уж поздно. Время свободной жизни прошло незаметно, и владельцы имений, особенно мелкая шляхта, начинали тре­бовать отработки барщины и уплаты натуральных налогов. Но новые селяне не были похожи на старых: они или убежали от хозяев и ни за что не хотели назад в неволю, или совсем не знали ее «прелестей». Таким образом, положение селян становилось еще хуже, чем до Хмельнитчины, потому что теперь не было надежды на помощь казачества. Крестьянам оставалось или убегать из своего только что обустроен­ного жилья (на Левобережье, Слобо­жан­щи­ну, Запорожье, даже в причерно­морские и донские степи) или восставать.

В резонанс с социальными причинами протеста снова вошли причины национально-религиозные. Украинс­кое простонародье ощущало презрительное отношение к себе со стороны господ-поляков. На православных осуществлялось давление с целью обращения их в униатство или даже католицизм. Во избежание репрессий многие из них должны были выдавать себя за униатов. Лишенное прав православное духовенство приравнивали к крепостным, и оно, как и обычные крестьяне, отбывало барщину.

И.Франко считал, что во взрыве 1768 г. проявилось также традиционное преклонение украинцев перед королевской властью — как это было и в начале Хмельнитчины. Повстанцы встали на защиту авторитета короля против произвола хозяев, но не против монарха, а против распоясавшейся шляхты. В частности, при подготовке к выступлению играли свою роль слухи о поддержке царицей Екатериной ІІ прав польского короля и духовных нужд православного населения Речи Посполитой против шляхетско-католических «фундаменталистов» из Барской конфедерации.

Все это привело в конце концов к мощнейшему в период между революцией Хмельницкого и Украинской революцией 1917—1920 гг. восстанию во главе с Максимом Зализняком и Ива­ном Гонтой, известному как Коли­ив­щина. Того самого, исторические предпосылки и кровавое зарево которого описал Шевченко в поэме «Гайдамаки».

Уроки истории

События прошлого убедительно подтверждают наличие нескольких факторов, эффект от объединения которых делает пустым звуком все «высокоинтеллектуальные» разглагольствования о нашем мягком и долготерпеливом национальном характере. Основным детонатором, способным «всерьез и надолго» вывести из равновесия действительно рассудительного и осторожного украинца, всегда была социальная несправедливость. Причем именно тогда, когда она проявлялась на фоне определенного материального благосостояния и культурного подъема. При росте экономического и духовного потенциала общества острее ощущаются какие-либо проявления дискриминации со стороны государственной системы. Еще Чезаре Ломброзо заметил, что народ может восстать только тогда, когда ему относительно хорошо живется, а «глухая» нищета ведет только к социальной апатии и духовной деградации.

При одновременном давлении на национальную идентичность «революциогенность» социальных противоречий способна только усиливаться. Непосредственным же поводом к активному протесту часто бывала отмена или сокращение традиционных прав и льгот.

К сожалению, далеко не последнюю роль в усилении общественных настроений могут играть надежды на внешние факторы, чаще всего — на «доброго царя» (своего или «со стороны»). Что-то подсказывает, что иллюзорность и, более того, крах таких надежд в прошлом едва ли могли существенным образом изменить соответствующие архетипные ориентации. Хорошо хоть, что, похоже, никто уже не верит, что «президент у нас добрый, просто ему мешают». А вот заклинание наподобие таких, как «Запад нам поможет», «Путин нас спасет», не теряют своей актуальности для определенного круга граждан.

Анализ исторического контекста дает возможность реконструировать и общий алгоритм протестной активности украинцев в прошлом. Ее полный цикл может включать несколько менее масштабных вспышек, своего рода «репетиций»: казацкие войны, начиная с конца XVI в., гайдамацкие восстания первой половины XVIII в. и т.п.; период относительного «затишья» и латентного накопления протестного потенциала – «золотое спокойствие» Польши, а в ХХ в. — например, эпоха «застоя» в СССР. И, собственно, главный взрыв.

Вообще способность украинцев к силовому протесту и причины их упоминавшейся уже мирно-воинствующей «амбивалентности» должны стать предметом основательных научных исследований. Сейчас же имеем дело преимущественно с довольно поверхностными гипотезами. Конечно, касаясь событий XVI—XVIII вв., можно говорить об особой революционной функции казачества, пассионарной «закваской» которого, по мнению некоторых исследователей, была мелкая шляхта («боярство») литовско-«русь­кого» происхождения.

Но, как видим, структура нашего «коллективного несознательного» имеет своей основой события более давних времен. Так, известно, что еще по крайней мере в ІІІ в. до Рождества Христо­ва на территории современной Ук­раины сосуществовали два этнокультур­ных сообщества с принципиально различными мировоззренческими установками. Первое представляли «трипольцы» с присущими им матриархальными культами и привязанностью к земле, второе — воинственные полукочевые скотоводы т.н. ямной культуры. Скотоводческие сообщества историчес­ки всегда агрессивнее земледельческих, потому что их ниша намного уже. И хотя «миролюбивость» носителей три­польской культуры тоже не следует преувеличивать (как это делают некоторые псевдоученые), древние воины-номады с их обожеств­лением огня, ветра и меча не могли не передать в наследство будущим поколениям на этой земле элементы своего мировоззрения.

Такая двойственность нашей культурной (а, возможно, и генетической) наследственности, в свою очередь, не могла не обозначиться на архетипах несознательного и стереотипах массового поведения. В зависимости от внешних обстоятельств украинец может представлять собой тип то смиренного земледельца, то жестокого номада. Пока украинцы имеют возможность существовать как творческий земледельческий этнос, они действительно склонны слишком восхищаться «садком вишневим коло хати», позволяя себе пренебрежительно-снисходительно поглядывать на угнетателей и кротко (а может, пренебрежительно?) называть их «воріженьками». Последним же только кажется, что народ древней культуры с обеих сторон Днепра укрощен окончательно, и он никогда уже не покажет своего норова, — вспомним все предыдущие «затишья». Но когда вопрос нашего выживания как этнического организма возникает прямо, когда «творческая работа» и сохранение своей идентичности — даже на сугубо бытовом уровне — становятся действительно невозможными, тогда неуклюжий «гречкосій» может мгновенно превратиться в безжалостного мстителя. В нашей истории такая метаморфоза происходила уже не раз.

Адреса матеріалу: http://zn.ua/SOCIETY/myatezhnaya_zemlya_k_voprosu_ob_ambivalentnosti_ukrainskogo_haraktera-96270.html